Славянский альманах

В.Я. Петрухин (Москва)

Югра: начало взаимодействия славянского и финно-угорского миров

Югра или угра в Зауралье располагается в географических пределах прямо противоположных тем, где формировалась славянская письменность – в Моравии на дунайской границе Византии. Показательно, что именно это пространство и оказывается предметом описания Начальной русской летописи – «Повести временных лет» (ПВЛ): более того, бросается в глаза некая «симметрия» в этом описании, ибо славянская письменность первоначально стала распространяться в той земле, которая стала называться Угорской после переселения в Центральную Европу, за Угорские горы венгров, пришедших туда в конце IX в. из Восточной Европы, согласно ПВЛ – из под Киева.

Это описание начальной летописи самым непосредственным образом связано с темой происхождения славянской письменности, так как  одним из источников космографического введения к ПВЛ и перечня народов Европы было «Сказание о преложении книг на словенский язык», основанное на моравской кирилло-мефодиевской традиции[1]. Но «Сказанию» были известны народы Центральной и Западной Европы – летописца же интересовала, в первую очередь Русская земля, ее происхождение и место среди народов Европы Восточной, равно как и то, каким образов Русская земля стала наследником словенской письменности - моравской традиции: ведь язык, на котором составлялась летопись, был языком, созданным Константином - Кириллом и Мефодием. Летописец должен был сопоставлять данные о происхождении Руси, которые он черпал из княжеского киевского предания, с данными своих источников о дунайской истории славян, поэтому списки народов, в контекст которых включалась начальная русь и угра, имели сложный характер. Это демонстрирует уже первый летописный список восточноевропейских народов: «В Афетове же части седять русь, чюдь и вси языци, меря мурома, весь, мордъва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра, литва, земигола, корсь, летьгола, любь»[2]. Очевидна тенденция, объединяющая народы этого перечня: описание идет с запада – Балтики – на восток к Зауралью, ибо русь в этом перечне  - еще та доисторическая русь, которая сидит, по летописи,  на Варяжском (Балтийском море) среди других варягов. Чудь – предки эстонцев, прибалтийские финны: так славяне в процессе колонизации Восточной Европы назвали «чужие» им, в отличие от родственных балтов, финские народы. Показательно, что именно угра оказывается порубежным в этом списке, между финнами и балтами: при этом, ямь, упомянутая перед угрой, это Хяме – племенное объединение прибалтийских финнов; летописец в соответствии с хронографическим принципом возвращается туда, откуда он начал описание группы финских народов – к Варяжскому морю. За упоминанием угры следует перечень балтских народов, литвы и латышей, к которым примыкает прибалтийско-финская либь – ливы, действительно живущие по соседству с латышами.

В это перечне нет славянских народов – ведь они, в соответствии с концепцией летописца и «Сказания о преложении книг» пребывают еще на дунайской прародине.  Отсюда лакуна в списке: летописец «перескакивает» от прибалтийской чуди прямо к верхневолжской мере, опуская живущих между ними словен и кривичей. Об их расселении говорится ниже: словене с Дуная достигают земель чуди, Ильменя и Волхова основывают на Ильмене Новгород. Соответственно приводимый вслед за рассказом о расселении славян список неславянских народов – «иных языков», которые дань дают Руси, под каковой подразумевается уже государство в Восточной Европе, практически идентичен первому, за важным для нас исключением – в нем отсутствует угра.  Начальная летопись составлялась в Киеве на рубеже XI  и XII  вв. один из ее редакторов, которому приписывается обычно последняя третья редакция ПВЛ, записал знаменитый рассказ, помещенный под 1096 г. и услышанный им в Ладоге от новгородца Гюряты Роговича, который послал своего отрока – дружинника, сбирающего дань в Печеру – к людям, платящим дань Новгороду. Этот не вполне определенно идентифицируемый по современным данным финский народ на р. Печоре (?) в Приуралье, жил на пути отрока в Югру. Характеристика Югры выглядит несколько противоречивой в этом летописном рассказе: «Югра же людье есть язык нем, и соседят с Самоядью на полунощных странах»[3].  Из текста очевидно, что Югра  располагается за Печорой и простирается до самодийской тундры[4]. Присутствие там отрока-данщика свидетельствует о том, что и она платит дань Руси (Новгороду). Продолжение же рассказа свидетельствует о том, что язык Югры уже не был нем (непонятен) отроку, ибо Югра рассказала ему о некоем чуде, виденном в горах доходящих до океана и достигающих неба. В них слышен «клик великий и говор», заключенные в горах стремятся «высечься» из заточения; им удалось даже прорубить малое оконце, и они говорят что-то оттуда, но языка их понять нельзя. Тогда они показывают на железные изделия и знаками просят железа, если кто подает им секиру или нож, взамен они дают меха. Путь к ним непроходим из-за пропастей, снегов и лесов, и не все из Югры могут добраться до загадочного народа, хотя путь к ним и ведет дальше на север (полночь)[5].

Русский книжник, слышавший это рассказ новгородца, сразу понял о каком народе идет речь. На Руси популярно было «Откровение», приписываемое Мефодию Патарскому, о диких и нечистых  народах Севера, которые запер в горах на краю мира Александр Македонский. Эти народы Гога и Магога вырвутся из заточения перед концом света. Правда, для библейской традиции окраинными северными горами был Кавказский хребет[6], а с Гогом и Магогом ассоциировались воинственные степняки – гунны и др. Рассказы о «людях незнаемых» в «восточной стране» за Полярным кругом были характерны и для русской традиции вплоть до средневековой эпохи (XVI в.)[7] и увязывались с сюжетами «Александрии». Распространены били и рассказы о «немой» меновой торговле.

Испано-арабский путешественник XII в. ал-Гарнати рассказывает, что он слышал о земле, расположенной за страной веси (Вису): «А за Вису на море Мраков есть область, известная под названием Йура. Летом день у них бывает очень длинным. Так что, как говорят купцы, солнце не заходит сорок дней, а зимой ночь бывает такой же длинной. Купцы говорят, что Мраки недалеко от них и что люди Йура ходят к этому Мраку, и входят в него с факелами и находят там огромное дерево вроде большого селения, а на нем – большое животное – говорят, что это птица. И приносят с собой товары, и кладет каждый купец свое имущество отдельно, и делает на нем знак, и уходит; затем после этого возвращаются и находят товар, который нужен в их стране. И каждый человек находит около своего товара что-нибудь из тех вещей; если он согласен, то берет это, а если нет, забирает свои вещи и оставляет другие, и не бывает обмана. И не знают, кто такие те, у кого они покупают эти товары»[8]. Речь у ал-Гарнати идет уже о булгарских купцах, а вису – весь платит дань Волжской Болгарии. Действительно, Русь и Волжская Болгария соперничали из-за пушных рынков. Недаром в Начальной русской летописи говорится что «весь,  мурома, черемись, моръдва, пермь, печера»  - народы, обитающие между Болгарией и новгородской Русью, дань дают Руси. Югра летописи и Йура ал-Гарнати и других восточных авторов[9] означают пограничные области податных территорий, еще овеянные легендами, связанными с краем ойкумены.

Когда начались контакты Руси и Югры, засвидетельствованные ПВЛ  на рубеже XI и XII вв.?  Характерно, что летописный рассказ о народе с «немым языком» был передан в Ладоге, этот древнейший городской центр на Северо-Западе Руси был и центром контактов славянского (русского) и финно-угорского миров. В самой Ладоге обнаружены вещи как славянского, так и скандинавского, балтского, и, естественно финно-угорского происхождения, включая находки из Прикамья и Приуралья, в том числе датируемые уже концом 1 тыс. н.э.[10]

Особым памятниками, хранящими свидетельства контактов Руси с населением угро-самодийской зоны, являются святилища на острове Вайгач и Югорском полуострове, содержащие вещи древнерусского происхождения, в том числе христианские амулеты – нательные кресты, привески в виде архангела Михаила и святого всадника, равно как и иные амулеты – топорики, антропоморфные привески без особых оснований атрибутируемые как изображение Перуна[11]. Находки датируются XI–XII вв. и могут свидетельствовать не только о торговых и культурных контактах, но и о миссионерских усилиях в этом регионе. Считается, что святилища содержащие эти жертвенные предметы, функционировали до появления в регионе самодийского населения, т.е. принадлежали летописной Югре[12].

Однако наиболее яркой серией археологических находок, очевидно характеризующих даннические отношения Руси с народами финно-угорского Севера является серия  трапециевидных привесок с княжескими знаками, датирующаяся в целом XI в. Они могли принадлежать княжеским данщикам – собирателям дани. Замечательна топография этих находок. Они найдены в основных столичных центрах Руси – Киеве и Новгороде, в одном из узловых центров государственности X в. – Гнёздове на Верхнем Днепре, в Прикамье (Рождественский могильник на р. Обва, Пермская область), у ливов, у мордвы, в Приладожье и др. пунктах[13]. Находки отмечают крайние пункты, где обитали народы, «иже дань дают Руси». Ранней привеской оказывается как раз пермская из Прикамья: на одной стороне изображен трезубец – княжеский знак, на другой – скандинавский молот Тора, свидетельствующий о принадлежности привески еще к архаической варяжской руси[14]. Исследователи спорят о принадлежности погребения, в которой найдена привеска русскому или болгарскому купцу[15]. Заметим, что другие, в частности, ливские привески, явно принадлежат представителям местного населения, видимо, участвовавшего в сборе дани. Подобные отношения были установлены между новгородцами и Югрой к концу XII в.: когда в 1193 г. новгородская рать воеводы Ядрея осадили Югру в одном из ее приуральских городков, та выслала своих мужей для переговоров, обещая собрать серебро[16] и соболей «и иное узорочье», если новгородцы не погубят «своих смердов и своей дани». Сама же Югра собирала войско и перебила новгородцев, чему способствовал новгородский изменник, призывавший югорского князя к этой расправе[17].

Эпохе обычных для даннических отношений конфликтов[18] предшествовала эпоха этноязыковых контактах, о которых мы можем судить по самому имени Югра: очевидно, что первоначальным посредников в этих контактах была летописная пермь, коми, ибо русское наименование восходит к коми jegra, обозначению манси[19]. Характерно предполагаемое присутствие групп манси в Приуралье, в контактной зоне [20].

Показательно в связи с этим и омонимичное (?) древнерусское и праславянское обозначение венгров – угра, угры: оно восходит к тюркско-болгарскому обозначению союза племен оногур («десять стрел»)[21]. Замечательно, что совпадают не только названия Югры, Угры и угров, данные им «извне» славянами, но и самоназвания этих народов[22]: самоназвание венгров мадьяр родственно самоназванию обских угров – манси[23].  Угры-венгры в IX в. еще кочевали в причерноморских степях, будучи вассалами хазар и собирая дань со славян; их культура была схожа с хазарской, недаром греки (Константин Багрянородный) именовали их турками.  Памятники восточноевропейских венгров в степи выделяются по преимуществу по их связям с архаичной культурой венгров на новой дунайской Родине и предполагаемой культурой прародины в Прикамье – регионе, примыкающем к летописной Югре (металлические погребальные маски и шумящие коньковые привески)[24].

Миграция и походы венгров на запад во многом предопределяли продвижение варяжской руси по рекам Восточной Европы в IX в., прежде всего – по Днепру (через пороги). Это было известно летописцу, который прямо увязывал водворение Олега в Киеве в 882 г. с продвижением венгров-угров под Киевом, где их вежи стояли на урочище Угорском. Заметим, что венгры с союзными хазарскими племенами (каварами) совершили рейд в Центральную Европу к Вене тогда же,  в 882 г. (Бертинские анналы). Летописец пристально интересовался событиями в Центральной Европе и описал под 898 г. вторжение туда угров, достигших Солуни – Фессалоник; это позволило ему хоть и анахронистически, но ввести в исторический контекст рассказ о миссии солунских братьев – Константина и Мефодия. Текстологическая загадка   этого рассказа заключается в том, что летописец знал, когда жил Константин, умерший почти за 20 лет до обретения уграми новой Родины. Тем не менее, он перенес рассказ о славянской миссии из времени призвания варяжских князей (860-е гг.) во время княжения Олега.  Для этого у него были вполне определенные документальные исторические основания: ему стал известен письменный договор, составленный после похода Олега на греков в 911 г. и заключенный «от рода русского» Карлом, Инегельдом, Фарлофом и другими дружинниками, носившими явно неславянские – варяжские имена. Но сам договор был составлен на русском языке, которым пользовался летописец и который был словенским – созданным Константином и Мефодием. Это заставило летописца прибегнуть к той исторической конструкции, которая увязывала  историю Руси Олега с историей моравской миссии солунских братьев при посредстве миграции угров из Приднепровья в Моравию[25].

ПРИМЕЧАНИЯ